Слишком буднично прошла выдача праха. Сначала Михаил сидел в очереди, которая скорее напоминала очередь к терапевту, а не цепочку скорбящих людей. Одна лишь пожилая женщина в чёрном платке всхлипывала в углу, остальные живо обсуждали политику, ливневый дождь и цены на овощи. Потом был светлый холодный кабинет и такая же холодная женщина. Она полностью соответствовала тому месту, где работала: бледная, со светло-синей кожей, ни один мускул на её лице не дрогнул, ни тебе слова сочувствия, ни жалости.
— Следующий, — равнодушно сказала она, поставив перед Михаилом урну с прахом.
Урна была пластиковая, такой материал урны оказался самым дешёвым. На ней номер, дата и данные того, кто был плотно запечатан в этом пластиковом небытие — Савельева Анна Тимофеевна.
Михаил положил все бумаги в папку, обтёр о брюки вспотевшие ладони и взял урну.
— Проходите, — уже приглашала менеджер другого человека из очереди.
Михаил вдруг провёл аналогию с супермаркетом. Точно, если бы руки у него были свободны, он бы хлопнул себя по лбу.
«Пакет нужен? Приходите к нам ещё». Ни улыбки, ни движения бровей или мимики. Эта женщина всего скорее работала в супермаркете, а теперь здесь. Всё лето работала и не загорела».
Всю дорогу до железнодорожного вокзала Михаил занимал себя мыслями, чтобы не думать об опохмелке. А во рту постоянно пересыхало, болела голова и разум временами протестовал.
Почему-то в голове всё время крутился вопрос: «Почему сосуд с прахом назвали урна?» Урна, в представлении Михаила, это то, куда кидали мусор, бычки… а это же человек, вернее, то, что от него осталось. Не уважительно как-то.
***
Михаилу не повезло.
Не повезло, пожалуй, с самого начала его мужской жизни. Мать родила его через три дня после своего совершеннолетия. Отца Мишка не знал. Мать всё его детство скиталась по знакомым, таскала сына, не отказывалась и от выпивки, поскольку приютить её в незнакомом городе могли только определённые личности. Родители пытались её искать, отец даже приезжал в город, узнав, что дочь родила и живёт по съёмным квартирам, но встретиться им не удалось.
На похороны матери приехала бабушка, тогда впервые и увидел Михаил свою родственницу. Деда к тому времени не стало.
Мать спуталась с каким-то алкашом и жила у него лет десять уже. Квартира была оборудована газом. Михаилу потом говорили, что она не мучилась.
Сам Мишка после школы служил в армии, а когда вернулся, почти два года это событие отмечал. Так сказать, жил в своё удовольствие столько же времени, сколько служил. Работать Мишка не любил, точнее не понимал, почему кому-то за один час отстёгивали кучу денег, а кому-то копейки. Его это неравноправие изматывало ещё на уровне договорённостей, поэтому до самой работы доходило редко.
Мишку привечали разведёнки, обычно с детьми. Он жил у них долгое время, пока не выгоняли или не уходил сам. К выпивке был равнодушен. Картинки из детства часто вставали перед глазами и не давали перегибать палку, точнее утопать в стопке.
Это и позволяло Михаилу по нескольку месяцев или даже год сидеть на шее совершенно чужих женщин. Они просто заменяли ему мать. Ни одна не требовала денег или ухаживаний. Им было достаточно того, что мужчина рядом. Миша мог посидеть с детьми, выполнить женскую работу по дому, этого не боялся, привык с детства. Но в какой-то момент женщины начинали задумываться о браке и постоянной работе для живущего рядом мужчины, тогда и приходилось менять дислокацию.
Когда матери не стало, Михаил растерялся и позвонил бабушке. Нашёл адрес в старой записной книжке и позвонил в администрацию района.
Только в тот момент он понял, что совершенно один. Никто не хотел вникать в его проблемы. Денег на похороны не было. Родственников в городе тоже. Оставалась одна надежда на бабушку.
Анна Тимофеевна приехала на следующий же день после звонка. Она прошла в комнату, которую снимал Миша и села на край кровати.
— Здравствуй, Миша. Давай знакомиться.
Михаилу показалось странным, что бабушка не спросила о матери, своей дочери, а вот так, отодвинув беду, начала со знакомства.
Плакала бабушка только на похоронах. Выплакала все слёзы, долго и надрывно провожала свою дочь в последний путь, а потом затихла по дороге обратно с кладбища. Михаил хотел тоже так быстро пережить своё горе, но не мог, раскис.
Анна Тимофеевна, увидев это, осталась в городе. Мишка уступил ей кровать, а сам лёг на пол.
В бабушке был тот стержень, то неведомое правильное, чего не было в матери. Сейчас Михаил сожалел, что не познакомился с родственниками раньше.
— Ты, Миша, собирайся-ка со мной, поедешь. У меня дом в деревне большой. Жить, как человек будешь, женишься. Тут сопьёшься же.
— Не пью я, баб.
— Пока не пьёшь, а потом, — она махнула рукой.
Мишка уловил знакомые движения, мать тоже так делала. Сейчас Михаил понимал, что мать скучала по дому, но что мешало ей вернуться, не понимал.
Бабушка была прекрасная, немного властная и требовательная, но с ней явно они жили бы лучше, это стало ясно сразу. Мишке жалко было упущенной жизни. Он сидел за наспех накрытым поминальным столом из минимального набора продуктов и удивлялся. У тех женщин, с которыми он жил, не было и капли той женственности, что сейчас продемонстрировала ему бабушка. Простая деревенская женщина.
Мишке стало тошно, захотелось выпить.
На третьей стопке бабушка его остановила.
— Будя. Ты как воду её пьёшь, видишь же, что не помогает, остановись. Что бездумно в горло складывать всё. Закусывай.
Жареная картошка не разваливалась, не была пересолена или недожарена. Она была идеальна. Не брошена небрежно в сковородке на стол. А возвышалась на тарелке, как горка колотых дров. Поджаренная, с хрустящей корочкой, без капли лишнего масла. Она была сготовлена для него так, как будто на конкурс и от его оценки зависит вся жизнь повара.
Мишка закрыл глаза. После третий стопки во рту жгло и вкус картофеля искажался. Но на каждой следующей порции, отправленной в рот, не хотелось останавливаться.
— Не торопись, я не буду, тебе хватит. Голодаешь?
Вопрос бабушки был в лоб.
Мишка кивнул, чтобы не рассказывать, что, когда нестерпимо хочется есть, он готовит.
— Лентяй ты, Мишка, на тебе пахать надо. Не для тебя городская жизнь, тебе в деревню нужно. Сено возить и косить, а ты тут прозябаешь. Решено, поедешь со мной. У меня хозяйство на соседку оставлено. Собирай документы, что там нужно, и поехали.
Утром пошёл дождь со снегом. Мишка достал из-под кровати свои утеплённые резиновые сапоги и пошёл завершать все свои дела. Кроме дел, которых было немного, попутно решил попрощаться с приятелями и дружками. Времени это заняло много, но по сути никто особенно не расстроился, все только и предлагали это дело отметить. Вернулся он только под вечер.
Бабушка лежала на кровати в темноте. Михаил даже не заподозрил неладное. А когда включил свет, правой рукой Анна Тимофеевна подозвала его к себе.
— Плохо, баб? Я сейчас, скорую.
По её искривлённой улыбке сразу стало понятно, что случилось страшное. Мишка видел такое не раз. У соседки с первого этажа, когда помогал донести её на носилках до машины, у женщины, с которыми жил, мать лежала после инсульта.
Речь бабушки Мишка понимал уже плохо, но она велела взять листок бумаги и писать.
Пункты были чёткими, ни одного лишнего слова. Она перечитывала то, что он писал и кивала. С каждой минутой ей становилось хуже, а скорая помощь всё не ехала. Мишка запаниковал.
Но бабушка взяла его за руку и крепко зажмурилась.
— Я не хочу, — скривился Мишка. — Только что мама, теперь с тобой беда, баба.
— Сделай как сказала, не подведи.
Это были её последние слова, что слышал от бабушки Михаил.
Как только за Анной Тимофеевной закрылась дверь, женщина в окошечке сказала ждать. Мишка выскочил из больницы и стал пинать подмёрзшую землю на клумбе.
Это было несправедливо. Слишком.
Следующие дни после того, как бабушки не стало, поплыли один за другим.
Она не хотела, чтобы Миша влезал в долги и вёз её хоронить на родину, возможно, просто побоялась, что не справится, поэтому одним из пунктов указала отвезти в деревню урну и обратиться к соседке Зине.
Вечером, перед тем, как забрать урну, Мишка впервые напился, что не помнил ничего. Утром он проснулся на полу, руки и ноги затекли, он их почти не чувствовал.
Вещи уместились в одну походную сумку. Миша предусмотрительно оставил место для урны и пошёл её забирать.
Вагон с номером девять он нашёл быстро. В плацкарте было многолюдно. Одна свободная нижняя боковушка стоила дешевле всего, её Мишка и взял.
— Осторожно, — нахмурился он, когда полная женщина с огромным баулом чуть не наступила на его сумку.
— О. Так. Где же моё место?
Женщина Мишке не понравилась. Она, наконец, нашла своё место и, оглядевшись, попросила Михаила помочь ей с сумкой.
Потом вышла на одной с Мишей станции и тоже пошла на автобусную остановку.
— Вы тоже в Матвеевку? — спросила она, когда Михаил пропустил её вперёд перед открывшейся дверью в автобус.
Михаил отвечать не хотел, но она села с ним рядом, хотя свободных мест было предостаточно.
— В Матвеевку? — переспросила она.
Михаил кивнул.
— Вы простите, просто я всех знаю. Я Зина.
Миша посмотрел на неё внимательнее: «Только бы не соседка».
— В гости?
Он ещё раз кивнул.
— А к кому? — не унималась Зина.
— Савельев я. Дом у бабушки в Матвеевке.
— Да-а-а, — протянула Зина. — Так Анна Тимофеевна уехала в город дочь хоронить. Выходит ты внук?
— Выходит.
— А она, кажется, обратно не возвращалась.
— Нет, — Михаил кивнул на сумку. — Бабушке плохо стало после похорон, вот, везу хоронить.
Зина даже подпрыгнула на месте и взвизгнула, точно поросёнок.
— Мань…..як! — закричала она и кинулась к водителю.
Минут двадцать понадобилось, чтобы всем успокоиться и Михаилу показать все документы.
— Кто же знал, что он урну везёт, — оправдывалась Зинаида.
— А тебе, Зина, только бы всех подозревать и обвинять, — не выдержала женщина с переднего сидения, — замолчи уже, опаздываем.
Дом бабушки Михаил нашёл быстро. Но открыв калитку, заметил у дома слева молодую женщину.
— Здравствуйте, вы Зина?
— Да, — улыбнулась ему она. — Фу, — выдохнул Миша. — Тут дело такое, можно я зайду?
Зинаида долго сидела на табуретке, утопив лицо в ладошках.
— Анна Тимофеевна же мне как мать была. Я сюда три года назад из города переехала. Она меня всему научила. А теперь…
Зина вдруг встала и извинилась.
— Простите, вы с дороги, а я … Есть хотите?
— Да, не отказался бы.
После ужина пошли в дом к бабушке. Зина схватила тряпку, ведро и принялась мыть пол.
— Так положено, — словно предугадывая его вопрос, опередила Зина. — Завтра с документами пойдём в администрацию, чтобы похоро… Зина пыталась не смотреть на пластмассовый сосуд, стоящий на комоде.
Мишка же старался не мешать, но мелькавшая туда-сюда длинная юбка, привлекала своё внимание.
Зина была справная, округлая. Такие нравились Мишке. Есть за что подержаться.
— Так. Печь сейчас затоплю, посмотришь, завтра зайду, сам будешь топить. Корова пока у меня постоит, тоже научу.
Зина распоряжалась отлично. Мишке это даже понравилось. Выполнять проще, чем догадываться. В этом Зинаида чем-то походила на бабушку.
В день похорон пошёл дождь, сильный, совсем не похожий на осеннюю морось. Развезло дорогу. Обратно Михаил и Зина с кладбища шли вместе. Больше молчали. Говорил дождь. Мишка промок до нитки и задрожал. Зина, похоже, тоже, но они не спешили.
— Баню затоплю, а то простынем, — заявила Зина и ушла домой.
К вечеру пошёл снег. Чистый, белый. Температура резко снизилась, и кое-где лужи стал затягивать первый ледок.
После бани Зина пригласила Михаила к себе.
— В город теперь поедешь? Вещи высуши хорошо на печке.
Михаил пожал плечами.
— Бабушка просила пожить в доме. Боялась, что останется всё её хозяйство без присмотра.
— И правильно. Живи. У тебя в городе ни кола, ни двора, а тут дом. Твой.
— Это да.
— Картошки посадишь весной, капусты, морковки. Это хорошее подспорье. Я приехала, первый год ничего не умела, научили. Теперь и полный подпол еды и дров две поленницы, не страшно. Корову в этом году взяла. Думала тоска тут. А тут.
— А что тут?
— А тут жизнь! Понимаешь! Есть люди, вот их в город тянет, и они там как сыр в масле катаются. А есть, кто чахнет среди этих каменных джунглей. Я только тут поняла, что живу, дышу.
— Работы много, — Михаил положил вилку на тарелку.
— Много, Миш, очень. Но быстро привыкаешь, оттого, что сделал, на душе тепло становится. Знаешь, что для себя сделал, поэтому на совесть всё.
— А на чужого дядю, что же, как попало?
— Нет, конечно. Но тут ты что потопал, то и полопал. А там…
Ах, как близки ему были эти рассуждения, но Зина с другой стороны подошла к этому вопросу.
Михаил ушёл от соседки поздно. Потом долго лежал у себя дома, не мог уснуть. Впервые ему было спокойно. Необыкновенная тишина давала простор мыслям и не позволяла закрыть глаза. Невероятная свобода давала то приятное чувство независимости.
Ещё не рассвело, а Михаил уже встал. Он полез в сумку, чтобы достать смену белья, и обнаружил тот самый список, что диктовала ему бабушка.
Все выполнил. В самом низу было дописано размашистым почерком «Не подведи».
Миша достал вещи из сумки и положил на свободную полку в бельевом шкафу. На полках пахло мятой и ещё какими-то травами. Энергия наполняла его всё больше и больше, хотелось делать что-то, работать, пока не появится усталость в теле.
— Привет. Встал? — Зина пришла, когда Миша уже завтракал. Она хотела было растопить печь, но за дверцей уже потрескивали дрова, охваченные оранжевыми языками.
— Доедай, пойдём корову доить, стайку чистить. У тебя ещё куры есть и кролики.
Миша улыбнулся Зине, а про себя подумал:
«Не подведу, бабуля, отдохнул, пора и поработать».
Сысойкина Наталья
