В те годы не было интернета и всех этих фондов, которые организовывают c6opы, чтобы помочь 6oльным дeтям. Мама, конечно, бегала по дenyтатам, в Мuнздpaв и даже к ry6epнатору каким-то чудом попала. Но все разводили руками: жизнь вне опасности, что сделали, то смогли, а остальное – это лишь косметический дефект, вам к пластическим xupypгам надо.
Юля считала себя виноватой в том, что это случилось с сестрой.
Ей было десять, когда мама вышла замуж за дядю Вову, а через шесть месяцев на свет появилась Марина.
Юля была страшненькой, об этом она узнала рано – услышала разговор двух женщин в поликлинике, как одна из них сказала другой: как жалко девочку, такая страшненькая. Юля обернулась из любопытства, чтобы посмотреть на эту страшненькую девочку, и увидела, что женщины уставились на нее, и, поймав удивленный взгляд Юли, смутились и отвернулись.
Потом она ещё что-то подобное слышала. Девочки в младшей школе отказывались с ней дружить, потому что она некрасивая, а когда в четвертом классе ставили танец на выпускной, никто из мальчиков не хотел становиться с ней в пару. Даже мама однажды сказала дяде Вове, думая, что Юля ее не слышит:
— Может, после подросткового возраста похорошеет. Надо же, так ей не повезло в папашу своего пойти!
Отца она плохо помнила, мать ушла от него, когда Юле и трёх не было. Алименты он не платил и никак в жизни дочери не участвовал. Фотографию его Юля видела только одну и не могла не признать, что они и правда похожи: тот же массивный подбородок, оттопыренные уши, низкий лоб. Это из-за отца она была некрасивой.
Марина же, наоборот, была похожа на куколку: огромные синие глаза, правильные черты лица, аккуратный нос и пухлые губки. Почти каждый раз, когда куда-то с ней ходили, кто-нибудь обязательно подходил и говорил, что девочка – просто ангелочек, такая хорошенькая!
Юля ненавидела сестру. За то, что она красивая, за то, что мама уделяет ей больше внимания, за то, что у сестры есть отец, а у нее нет. И когда машина с дядей Вовой и Маринкой попала в аварию, это она, Юля была виновата, потому что часто перед сном злилась и желала ей чего-нибудь плохого.
Марина очень долго лежала в больнице. Дядю Вову тоже не сразу выписали, но вот у него лицо не пострадало, в основном переломы и что-то с почками вроде. А у Марины пострадало именно лицо – и от самой аварии, и от возникшего на месте пожара.
Когда сестре сняли все бинты, мама плакала. И дядя Вова плакал. Юля не смогла заплакать, она была слишком напугана. И немного все же испытывала что-то вроде злорадства: теперь «страшненькая» в их семье не она.
Денег у них никогда особо не было, а после аварии и тем более. Мама же словно помешалась – устроилась на три работы, экономила на всем, вплоть до того, что выдавала Юле пять прокладок в месяц, складывая все деньги на сберегательный счёт, копила Марине на операцию.
Почему-то Юля была уверена, что уж хоть сколько-нибудь денег на выпускной ей выделят. Понятно, что не супер какое платье купят, может, в туфлях старых придется идти, но она была уверена, что пойдет туда. Тем более, впервые в ее жизни какой-то мальчик проявил к ней интерес – новенький Егор, который пришел в десятом классе. Они общались по теме музыки и как-то сдружились. Юля чувствовала, что на выпускной у нее может случиться первый поцелуй.
— Какой выпускной! – возмутилась мама. – Ты видела, сколько они там денег собирают? Еще платье, ехать непонятно куда. Обойдешься без выпускного, все равно там ничего интересного – нажрутся как свиньи, вот и все дела.
Юля уговаривала ее, плакала и скандалила, но мама стояла на своем. Юля даже к дяде Вове пошла, просила его повлиять на мать, но после аварии он словно сломался, и даже если бы хотел, не смог бы особо что-то изменить.
Весь вечер Юля проплакала, пока ее одноклассницы танцевали под Максим и целовались с мальчиками. Потом на фотографиях она увидела, что Егор танцевал с Катей Максимовой. И ещё больше возненавидела всех: маму, сестру, дядю Вову… И решила специально поступать в другой город, чтобы съехать от них.
А через два дня после выпускного им позвонил нотариус. Оказалось, что ее отец умер и оставил ей квартиру в наследство.
Это было для всех неожиданностью. Юля ничего не почувствовала в связи с тем, что у нее теперь не было отца, его же и так не было, а вот квартире она обрадовалась – не нужно было ехать в другой город, теперь ей было куда съехать.
Мама же на это сказала:
— Дочка, если квартиру продать, можно прямо сейчас Мариночке операцию оплатить. А остальные деньги положим на счёт, будет тебе на будущее. Ипотеку можно взять или учиться платно, если на бюджет не поступишь.
От возмущения Юля потеряла дар речи. Она долго всматривалась в лицо матери, пытаясь найти хоть один признак того, что это просто вопрос, почти шутка, а не серьезное заявление.
Но мама смотрела уверенно, словно заранее знала, что дочь согласится. И тогда Юля сказала:
-Нет. Я ничего не собираюсь продавать. Это моя квартира.
Она и подумать не могла, что мама так рассердится. А она начала кричать, что Юля – эгоистка, что думает только о себе, что никакой благодарности у нее нет. Юля в ответ тоже молчать не стала – высказала все: и про выпускной, и про то, что она живет хуже нищей, колготки вот все перештопанные и лаком для ногтей замазаны, и тот у подружки пришлось просить.
В общем, поругались они знатно. Маринка прибежала и принялась плакать, говорить, что ей не нужно никакой операции, только пусть они не ругаются, а мама еще больше распалилась – такого наговорила Юле, что та собрала вещи и, хлопнув дверью, ушла к подруге. А потом переехала в ту самую квартиру…
Через какое-то время они помирились. Точнее, сделали вид, что помирились – виделись редко, Юля сама вообще им перестала звонить. К тому времени, когда она доучилась на юриста, мама, наконец-то, накопила на операцию Марине. Все прошло не очень успешно, но явно стало лучше. Марина даже замуж в итоге вышла, но Юля на свадьбу не поехала, хотя сестра ее и пригласила – официальной открыткой в розовом конверте. К тому времени Юля твердо решила, что не хочет никого любить и ни к кому быть привязанной. Мало того что отец ее бросил, а мать всегда предпочитала сестру, так еще и с мужчинами получалось все так же: oдин бросил ее в тот момент, когда Юля, вообще-то, ждала предложения руки и сердца, второй был женат и долго скрывал это от неё, третий оказался альфонсом и удачно прожил в ее квартире два года не тратя ни копейки и изображая из себя творческую личность в поиске.
Даже подруги и те оказались либо расчетливыми аферистками, которые пытались сделать из Юли крестную маму своих отпрысков, вытягивая при этом как можно больше денег, либо хроническими неудачницами, которые только и умели ныть и жаловаться на жизнь, не забывая указывать, что Юле-то везет: квартира в наследство осталась, работа хорошая, ни ребенка, ни котенка… Словно их кто-то заставлял замуж выходить и кучу детей рожать.
Юля жила для себя и никакого дискомфорта по этому поводу не испытывала. Как-то она случайно увидела отрывок из забытого почти известного фильма «Москва слезам не верит» и недоверчиво покачала головой, когда главная героиня сказала, что, когда всего добьешься, тогда больше всего волком выть хочется. Юле выть не хотелось – у нее все было хорошо.
К тому времени Юля уже переехала в новую квартиру, которую взяла в ипотеку, а ту, отцовскую, решила сдавать квартирантам. Так как ремонт еще не до конца был закончен, съемщиков она пока не искала и время от времени ночевала в старой квартире – когда работы шумные велись или краской пахло. Тут она уже неделю не объявлялась на старой квартире, и когда приехала, ее ждал сюрприз – соседи опять затопили. Над ней жила какая-то маргинальная семья, и от них вечно то тараканы и клопы ползли, то воду прорывало, поэтому, собственно, Юля и решила переехать в другой район.
Глянув на время, Юля поняла, что звонить в домоуправление бессмысленно, и решила пойти самой разобраться. Пару раз она уже ходила, ссорилась то с тощим мужиком с куцей рыжей бородкой, то с его тихой супругой, которая по возрасту в дочери ему годилась и только и умела, что молчать и кивать. Конечно, они могли повести себя неадекватно, но терпение у Юли лопнуло – она так устала после работы, так мечтала, что сейчас спокойно ляжет на диван и отдохнет… Нет, надо в суд на них подать, пусть оплатят ей ремонт, сколько можно!
Дверь открыла девочка лет шести, Юля ее смутно помнила, но ей казалось, что она должна быть старше, давно вроде соседка родила.
— Здравствуйте, — произнесла девочка очень по-взрослому, — вы из больницы?
От неожиданности Юля даже забыла, что хотела сказать, и неуверенно произнесла:
— Нет, я юрист.
И тут же поморщилась: ну что за глупость, надо было сказать, что она соседка, и что у них вода опять в ванной.
Девочка испуганно заморгала.
— Это папа вас прислал?
Тут Юля вконец запуталась и строго велела:
— Позови кого-то из взрослых.
Нижняя губа у девочки задрожала.
— Мамочка болеет, — тихо произнесла она. – А папа ушел.
Тут послышался детский плач, девочка ойкнула и убежала. Юля вздохнула, осмотрела грязный пол, но все же разулась и пошла за ней.
Квартира была точно такая же, как и у нее: комната, кухня, совместный санузел. В комнате стоял неприятный запах немытых тел и затхлого белья, шторы были плотно занавешены, в углу на диване, похоже, кто-то лежал под кучей каких-то тряпок, а посреди комнаты стояла косоватая детская кроватка, из которой эта крошечная девочка, в которой непонятно, как душа держалась, тянула к себе младенца в аляпистом розовом комбинезоне.
Когда Юля рассмотрела лицо ребенка, она невольно отвела глаза – лицо было странным, словно бы нечеловеческим, и только через несколько секунд она поняла, что это, кажется, называется заячьей губой.
— Что у вас здесь происходит? – раздраженно спросила Юля.
Девочка зашикала:
— Тихо, мама спит.
Не обращая на нее внимания, Юля подошла к дивану. Это действительно была та самая соседка, со спутанными волосами и бледным лицом. Дышала она тяжело, но не хрипела и не кашляла. И запах от нее шел какой-то странный, сладковатый, но неприятный.
— Давно она так? – спросила Юля.
Девочка зашевелила губами и сказала:
— Третий день. Я Антошу сама кормлю и купаю, я видела, как мама это делает.
Да, лучше бы она осталась ночевать в квартире, пропахшей краской. Или мылась в ванной с капающей с потолка водой.
— Телефон у вас есть? – обреченно спросила Юля.
Девочка замотала головой.
— Понятно…
Пришлось звонить со своего. Скорая приехала на удивление быстро, Юля даже не успела толком посмотреть, откуда там вода в ванной.
Чтобы от нее сразу отстали, она с порога заявила:
— Я ничего не знаю, я соседка.
Мальчик, который все это время довольно тихо вел себя на руках, разволновался и заплакал.
— Возьмите ребенка, — велела фельдшер.
— Я же сказала, это не мой, — возмутилась Юля.
Но ребенка почему-то взяла.
От него пахло детским шампунем, прямо как когда-то от Маринки. В груди появилось странное чувство, вроде как задавило, хотя на здоровье Юля никогда не жаловалась. Смотреть на его личико было неприятно, и Юля продолжала отводить глаза, стараясь держать его так, чтобы не видеть.
На удивление он затих. Фельдшер же довольно быстро осмотрела женщину, что-то сказала напарнику, а потом повернулась к Юле и заявила:
— Мы ее забираем, похоже на заражение крови. С детьми есть кому остаться?
— У них отец есть, — брякнула Юля не подумав.
Как-то все засуетились, фельдшер задавала еще вопросы, что-то говорила, а Юля, которая всегда отличалась расчетливостью, вдруг потерялась, больше этой маленькой девчонки, и городила какую-то чушь.
Когда соседку увезли, Юля спросила у девочки:
— Так где ваш отец?
— Ушел.
— Куда?
— Не знаю.
— Он что, совсем ушел? – догадалась Юля.
— Да.
— И почему?
— Сказал, что мама плохая. Она ребенка больного родила.
Голос у девочки задрожал, и Юля снова принялась ругать себя, что пришла сюда.
— И что мне с вами делать… — куда-то в воздух произнесла она.
— Вы не думайте, мы сами! – затараторила девочка. – Только у нас смесь для Андрюши закончилась, вы не могли бы одолжить нам денег?
Глядя на эти тонкие руки и ноги, можно было догадаться, что с питанием у них не очень хорошо. Юля вздохнула и пошла на кухню. Девочка поплелась следом.
Как она и ожидала, там было пусто – в холодильнике только квашеная капуста и банка варенья, в шкафу тараканы и половина пакета риса. Под столом еще ящик с проросшей картошкой, вот и вся провизия. Были и банки с детским питанием: одна пустая, вторая практически пустая.
Из кухни Юля пошла в ванную. Как она и ожидала, пол был залит водой, из брошенного душевого шланга капало на пол.
— Ты в курсе, что у меня уже с потолка капает? – строго спросила Юля.
Девочка ойкнула и побежала выключать воду.
Вручив ей ребенка. Юля сказала:
— Дверь никому не открывай. Я скоро приду.
Не понимая, зачем она это делает, Юля взяла кошелек и отправилась в магазин. Купила смесь, правда, она забыла, что там была за банка, взяла наугад. Еще купила молоко, кефир, печенье, хлеб и сыр, пельмени, большую коробку печенья, чай и сахар, несколько пакетов макарон и две пачки сосисок. Подумав, добавила яйца, шоколадку, яблок и бананов. Она понятия не имела, что едят дети и что ребенок в шесть лет может себе приготовить.
— Тебя как зовут? – спросила она у девочки, когда принесла пакеты с продуктами. — Не знаю твоего имени.
— Ира.
— Слушай меня внимательно, Ира. Я живу прямо под вами, в квартире номер восемьдесят. Если что-то понадобиться – приходи, я тут с вами нянчиться не собираюсь.
— Хорошо, — согласно кивнула девочка.
— Ты кормить-то его умеешь?
— Конечно!
— Тебе все понятно?
— Да! Спасибо, тетя Юля.
Юля вздрогнула. И откуда она знает ее имя?
Ушла она в странном состоянии, не могла никак понять, зачем в это все ввязалась.
Ночью спала плохо – все ждала, что девочка придет. Но она не пришла.
Утром Юля пошла сама.
— Ну, как вы? – спросила она хмуро.
— Хорошо. Столько вкусной еды. Спасибо! Только у нас денег нет, чтобы вам отдать. Хотите, я вам пол помою?
— Не надо мне ничего мыть, — смутилась Юля.
— Тогда давайте я оладьи вам пожарю.
— А ты умеешь?
— Конечно!
Оладьи были вкусные, почти как у мамы. Как же давно она не ела маминых оладий!
— Спасибо, — сказала она девочке.
— А что с мамой? – спросила девочка. – Ее вылечат?
Юля вздохнула.
— Сейчас я позвоню.
Ей пришлось долго ждать, пока возьмут трубку, потом оказалось, что она не знает фамилию, пришлось спрашивать у Иры. В итоге выяснилось, что соседка лежит в гинекологии, что состояние ее не очень и неизвестно, когда выпишут.
— Ладно, — пробурчала Юля. – Я на работу, вечером зайду.
Но на сердце было как-то неспокойно. Младенец непонятного возраста, девочка эта, с бледным личиком и тонкими руками… А на работе, как назло, не отпроситься, дел по горло.
Юля сама не поняла, как набрала номер матери.
— Что-то случилось? Ты заболела?
Стало даже обидно: неужели она не может просто так позвонить?
— Мам, помощь нужно, — промямлила Юля и рассказала ей, сбиваясь и перепрыгивая с одного на другое, про соседку и ее детей.
— Хорошо, я сейчас что-нибудь придумаю. Работай спокойно.
Через полчаса раздался звонок: сестра. Юля и не помнила, когда они в последний раз говорили.
— Юлька, это я! Мама мне все рассказала. Ну, кошмар! Ты не знаешь, там соска специальная есть для кормления? Сколько месяцев вообще ребенку? У меня сегодня как раз выходной, я сейчас приеду. Девочку как зовут? Она меня пустит вообще? Юлька, ну что ты молчишь?
Что-то твердое и холодное зашевелилось в груди, в носу защипало.
— Она… Я… Ира ее зовут. Скажи, что ты моя сестра, она пустит. Я не знаю про соску, она кормит его как-то, ты же знаешь, я в этом ничего не понимаю…
В трубке зашуршало, послышался детский голос.
— Ладно. Сейчас соберу Илюшу и поедем. А ты работай спокойно, я присмотрю.
Юля не смогла ничего сказать, только кивнула, словно сестра могла ее услышать.
— Юлька, ты здесь?
— Здесь.
— Как хорошо, что ты позвонила. Я дождусь тебя, увидимся вечером, да?
Почему-то вспомнились шрамы сестры, ее кривая, словно бы ироничная улыбка.
— Конечно, — ответила Юля, стараясь говорить ровно, чтобы сестра не услышала ее слез, – увидимся вечером.
Ей так много хотелось сказать ей, так за многое попросить прощение. Но на это еще будет время. Юле очень хотелось в это верить.
