Глянцевый буклет шлёпнулся на видавший виды кухонный стол, прямо на застарелое пятно от борща, которое не отмывалось уже лет пять. На глянцевой странице красовался огромный чёрный бмв, наглый и блестящий, как тот риэлтор из новостройки по соседству.
— Ну что, мам? Красавец, да? — Маринка плюхнулась на старый табурет, который жалобно скрипнул под её стройной фигурой в брендовом костюме. — Представляешь, всего-то три ляма не хватает! Три ляма, и он мой!
Галина Петровна медленно вытерла руки о застиранный фартук с выцветшими подсолнухами — подарок младшей, Наташки, на позапрошлое 8 марта. В кастрюле булькал борщ — такой же, какой варила её мать, а до того бабушка. С тем самым секретом — щепоткой сушёного чабреца, собранного на краю огорода, где сейчас качались под ветром жёлтые ноготки.
— Доча, — она присела на краешек стула, — да откуда же…ты же знаешь, у меня таких денег нет…
— Да кто про твои деньги говорит! — Маринка вскочила, зацепив локтем старую солонку. Та покачнулась, но устояла — привыкла за тридцать лет к этой кухне и её обитателям. — Дом! Дом продадим! Он же золотой, считай — центр города, все коммуникации… Риэлтор из меня, сам знаешь, огонь! Толкнём за хорошие бабки, тебе однушку купим в новостройке…
Чабрец на подоконнике, казалось, вздрогнул от этих слов. Галина Петровна машинально погладила шершавый подлокотник стула — тот самый, который отец строгал своими руками, напевая что-то про «златые горы и реки полные вина».
В этот момент входная дверь распахнулась настежь, впуская волну прохладного воздуха и грохот рассыпавшихся по полу яблок.
— Вот ешкин кот! — Наташка пыталась удержать расползающийся пакет. — Мам, представляешь, тётя Валя с третьего дома такие яблоки дала! Прямо как в детстве, помнишь? Антоновка, такую шарлотку…
Она замерла на пороге, чувствуя напряжение, висевшее в воздухе. Взгляд упал на глянцевый буклет, потом на бледное лицо матери, на победную ухмылку сестры.
— Что тут происходит?
— А то ты не знаешь свою сестрицу, — Галина Петровна тяжело поднялась. — Опять с идеями…
— Какими ещё… — Наташка подняла буклет, и её глаза расширились. — Марин, ты что, опять?
— Что значит «опять»?! — взвилась старшая сестра. — Между прочим, я в отличие от некоторых, карьеру строю! А ты как была училкой за двадцать тысяч, так и осталась!
Яблоко выкатилось из пакета и стукнулось о ножку стола — того самого, за которым они когда-то делали уроки, где отец учил их играть в шахматы, где справляли все дни рождения…
— Зато я детей одна не бросила! — Наташка побелела от гнева. — И на шею родителям не вешаюсь с просьбами продать последнее!
— Девочки, девочки… — начала было Галина Петровна.
— А, ну да! — Марина картинно начала ерничать. — Святая Наташенька! Мать-одиночка! Только почему-то живёшь на всём готовом! Каждый день сюда таскаешься, детей на маму вешаешь…
— Я хотя бы маме помогаю! А ты когда последний раз полы здесь мыла? Или в огороде помогала?
— В огороде?! — Марина расхохоталась. — Господи, двадцать первый век на дворе! Какой огород? Какие полы? Мама достойна лучшего! Квартира с ремонтом, консьерж…
— Лучшего?! — Наташка шагнула вперёд. — То есть дом, который дед строил, где мы выросли — это, по-твоему, не достойно? Где папа нас на руках носил? Где мама нас одна тянула, когда он ушёл? Это всё, значит, на помойку, да?
Борщ на плите обиженно булькнул, поняв, что про него забыли, и полез через край кастрюли на свободу. Запах подгоревшей свёклы защекотал ноздри, но никто даже не шелохнулся — три женщины застыли посреди кухни, словно в старой немой картине.
— Девочки… — снова попыталась вклиниться Галина Петровна.
— Нет, мам, погоди! — Наташка сжала кулаки. — Пусть договорит! Пусть расскажет, как ты «достойна лучшего»! Может, сразу в дом престарелых тебя определим? Там тоже консьерж есть!
Маринка дёрнулась, как от пощёчины. На её безупречно накрашенном лице что-то дрогнуло.
— Да как ты… Да я… — она задохнулась от возмущения. — Я, между прочим, маме каждый месяц деньги отдаю!
— О да! — Наташка горько усмехнулась. — Целых пять тысяч! На которые ты тут же в «Перекрёстке» затариваешься! Скажи спасибо, что мама молчит, а я всё вижу!
— Замолчите! — голос Галины Петровны хлестнул по кухне, как удар кнута. Сёстры вздрогнули — они не помнили, когда мать в последний раз повышала голос. — Замолчите обе!
Борщ на плите всхлипнул в последний раз и затих. В открытую форточку влетел тополиный пух, закружился в солнечном луче, словно пытаясь разрядить обстановку своим танцем.
— Мам… — начала было Марина.
— Нет! — Галина Петровна грузно опустилась на стул. — Теперь вы послушайте меня. Обе.
Она провела ладонью по столешнице, по той самой царапине, что осталась от Маринкиного циркуля в девятом классе — когда та готовилась к геометрии и мечтала стать архитектором. Рядом темнело пятно от зелёнки — это Наташка опрокинула пузырёк, когда лечила разбитую коленку Пашки.
— Думаете, я не вижу, как вы друг друга едите? Как собаки из-за кости грызётесь? — голос матери звучал глухо, но каждое слово било наотмашь. — А только эта кость — не кость вовсе. Это душа наша. Память наша.
Она подняла глаза на дочерей:
— Ты, Мариночка, всё о достойной жизни толкуешь. А что в ней достойного? В квартире твоей евроремонт, а согреться там нельзя — холодом тянет. У тебя всё по фэн-шую, а чаю попить не с кем…
Марина дёрнула плечом, но промолчала.
— А ты, Наташенька… — Галина Петровна повернулась к младшей. — Права твоя сестра — живёшь тут, как в крепости окопалась. После того, как Витька твой ушёл, света белого не видишь, кроме детей да работы. Думаешь, я не замечаю, как ты вздрагиваешь, когда в дверь звонят? Всё ждёшь, что вернётся он…
Наташка всхлипнула и отвернулась к окну. За стеклом качалась старая яблоня — та самая, что отец посадил в год её рождения.
— Дом этот… — Галина Петровна встала и подошла к стене, где висела выцветшая фотография. — Дед ваш его семь лет строил. Каждый кирпичик своими руками перебрал. А знаете, почему так долго?
Сёстры молчали.
— Потому что он говорил: дом — это не стены. Дом — это то, чем эти стены пропитаются. Смехом детским, слезами, радостью, горем… Всем, чем жизнь полна.
Она провела пальцем по фотографии, смахивая невидимую пылинку:
— Когда отец ваш запил и ушёл, думаете, легко мне было? В петлю лезть хотелось. А только войду в дом — и словно отец за плечо держит. «Держись, — говорит, — доча. Прорвёмся».
В кухне повисла тяжёлая тишина. Только ходики на стене — старые, с нарисованным котом — продолжали отсчитывать время своим «тик-так», будто напоминая: жизнь не останавливается, даже когда кажется, что мир замер.
— Помните, как дед вас на этих часах считать учил? — Галина Петровна слабо улыбнулась. — Маринка всё норовила стрелки подтолкнуть, чтобы быстрее время шло. А ты, Наташа, наоборот — плакала, что время слишком быстро бежит…
Марина машинально поправила идеальную укладку. В глазах мелькнуло что-то… тоска? сожаление? Но она тут же тряхнула головой, отгоняя непрошеные воспоминания.
— Мам, — её голос стал мягче, вкрадчивее, — но ведь правда, зачем тебе одной в таком большом доме? Ты же надрываешься… Огород этот, уборка…
— Одной? — Галина Петровна горько усмехнулась. — Я здесь никогда одна не бываю. Вот тут, — она кивнула на продавленное кресло в углу, — дед любил сидеть. Газету читал, очки на нос сползали… А там, на веранде, мама ваша бабушка варенье варила. До сих пор, как июль начинается, запах малины чудится…
Наташка всхлипнула и с размаху плюхнулась на табуретку. Та скрипнула, но выдержала — всё-таки дедова работа.
— А помнишь, Маринка, — вдруг оживилась она, — как ты тут свой первый показ устроила? Лет пять тебе было… Напялила мамино платье, бабушкины бусы и дефилировала от печки до порога!
— Ой, молчи! — Марина фыркнула, но в глазах промелькнула искра тепла. — А ты за мной хвостиком бегала, все бусы растеряла…
— Зато потом вместе собирали, — улыбнулась Галина Петровна. — До сих пор одной не хватает. Наверное, закатилась куда-то под половицу, как ваши секретики…
— Секретики! — Наташка рассмеялась, казалось впервые за много лет, так искренне. — Мам, а они ведь до сих пор там, в саду! Помнишь, Маринка, как мы стёклышки цветные закапывали? И фантики от конфет…
— И записки друг другу писали, — неожиданно тихо добавила Марина. — «Секрет! Только для сестры!»
Она замолчала, разглядывая свои наманикюренные ногти. Потом вдруг спросила:
— А помнишь, как мы с тобой поссорились из-за того мальчишки… как его… Вовки из соседнего дома? Ты меня тогда так толкнула, что я коленку разбила…
— Помню, — Наташка виновато опустила глаза. — А ты мне потом всю ночь сказки рассказывала, чтобы я не плакала. Хотя сама, небось, коленкой мучилась…
— Девочки мои, — Галина Петровна смотрела на дочерей, и сердце её сжималось. — Куда же всё это делось? Когда вы успели так отдалиться?
За окном вдруг раздался грохот и детский крик. Все трое вздрогнули.
— Пашка! Петька! — Наташка рванулась к двери.
На заднем дворе, среди кустов смородины, близнецы затеяли какую-то возню. Один из них, перемазанный землёй, ревел в голос, второй растерянно топтался рядом.
— Мам, он это… клад искал, — виновато протянул Петька. — Как в той истории про пиратов, что бабушка рассказывала…
Пашка, размазывая грязь по щекам, протянул ладошку. На ней лежала позеленевшая от времени бусина.
— Ой, — выдохнула Марина, — это же…
— Та самая, — закончила за неё Наташка. — Смотри-ка, нашлась…
Они стояли вчетвером посреди двора: Галина Петровна, её дочери и зарёванный Пашка с бусиной в руке. Над головой шумела яблоня, роняя редкие белые лепестки на их плечи.
Вечер опускался на старый дом незаметно, как падает пух с тополей — вроде только что было светло, и вот уже сумерки заползают в углы, а с улицы тянет прохладой и запахом жасмина.
— Мальчики, руки мыть и за уроки, — скомандовала Наташка притихшим близнецам. — И чтоб без фокусов!
— А тётя Марина ещё посидит? — вдруг спросил Пашка, с надеждой глядя на старшую тётку.
Марина замерла с телефоном в руках. За последний час она раз десять порывалась уйти — «дела, клиенты, встречи», но что-то её удерживало. Может, запах маминого борща, может, эта найденная бусина, а может…
— Знаешь, карапуз, — она потрепала племянника по вихрастой голове, — пожалуй, посижу.
Галина Петровна, гремевшая посудой у мойки, едва заметно улыбнулась.
Часы пробили семь. В доме установился тот особый вечерний уют, когда за окном темнеет, а в комнатах зажигаются лампы, и от этого становится особенно тепло и спокойно.
Близнецы, скрипя карандашами, корпели над задачками. Наташка чистила на завтра картошку — «Мам, хватит уже, дай я», а Марина, забыв про свой идеальный маникюр, резала лук для зажарки. И всё было бы хорошо, если бы…
Звонок в дверь раздался так неожиданно, что Марина вздрогнула и выронила нож. Лезвие звякнуло о кафель, срикошетило и чиркнуло по пальцу.
— Чёрт! — она поднесла палец к губам, и в этот момент в кухню ворвался он — грузный, встрёпанный, от него разило перегаром за версту.
— А вот и папаша явился, — процедила Марина, заматывая порез салфеткой.
Виктор — бывший муж Наташки — пошатываясь, оглядел кухню мутным взглядом.
— О! Вся семья в сборе! — он попытался ухмыльнуться. — А я за сыновьями… Имею право!
Наташка побелела как мел. Нож для чистки картошки застыл в её руке.
— Витя, — Галина Петровна шагнула вперёд, заслоняя собой внуков, — ты же не трезвый. Иди домой.
— Не указывай мне, тёща! — рявкнул он, делая шаг вперёд. — Где мои дети?
— Твои? — Марина встала рядом с матерью. На белоснежном рукаве её блузки расплывалось красное пятнышко. — Это когда ж они твоими стали? Когда алименты платить перестал? Или когда Наташку с синяками бросил?
— Ма-арин, — прошептала Наташка. — Не надо…
— Надо! — отрезала старшая сестра. — Давно надо было! А ты всё молчишь, всё терпишь… Думаешь, не знаю, как он тебя выслеживает? Как угрожает?
Виктор побагровел:
— Ты… ты кто такая, чтобы…
Он сделал ещё шаг и вдруг споткнулся о порог. Взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и всей тушей навалился на старый буфет. Тот качнулся, стеклянные дверцы распахнулись…
Звон разбитого стекла слился с детским криком. Осколки брызнули во все стороны, а следом посыпались они — старые фотографии в рамках, открытки, какие-то коробочки…
— Вон отсюда! — Галина Петровна шагнула к зятю, и в её голосе была такая сталь, что даже Виктор отшатнулся. — Вон из моего дома! И чтобы духу твоего…
Она не договорила. Среди осколков что-то тускло блеснуло. Марина нагнулась и подняла помятую жестяную коробку из-под монпансье. Крышка погнулась от удара, и из неё высыпались… деньги. Старые купюры, перетянутые аптечной резинкой.
— Мам? — Наташка растерянно смотрела то на деньги, то на мать. — Это что?
Галина Петровна медленно опустилась на табурет.
— Господи, мама, — Марина пересчитывала купюры дрожащими пальцами. — Тут же… тут больше миллиона! Откуда?
Виктор, мгновенно протрезвев от такой суммы, дёрнулся было к коробке, но наткнулся на тяжёлый взгляд Галины Петровны.
— Пошёл вон, — повторила она тихо. — Или полицию вызову.
Что-то в её голосе заставило его пятиться к выходу. Дверь хлопнула, и во дворе послышался его удаляющийся мат.
— Мальчики, идите в свою комнату, — мягко сказала Наташа детям. — Поиграйте пока.
Когда близнецы ушли, Галина Петровна тяжело вздохнула:
— Это отцовы деньги. Дед ваш копил… На чёрный день, говорил.
— И ты молчала? — Марина всплеснула руками. — Столько лет? Когда я в институт поступала, когда Наташка с детьми одна осталась…
— Молчала, — Галина Петровна провела рукой по лицу. — Потому что это не мои деньги. Отец перед смертью сказал: «Не трогай, дочка. Пригодятся, когда совсем худо станет».
— А разве не было худо? — тихо спросила Наташа. — Когда Витька меня лупил? Когда ты на трёх работах пахала?
— Было, — согласилась мать. — Но мы справлялись. Своими силами. А эти деньги… Они на самый край были. Когда уже совсем выхода нет.
Марина опустилась на стул, разглядывая купюры:
— Знаешь, а ведь я всё детство думала, что дед бедным был. В телогрейке вечно ходил, сахар экономил…
— А он самую малость откладывал, — Галина Петровна погладила жестяную коробку. — Каждый месяц по чуть-чуть. Всё приговаривал: «Не дом красит человека, а человек дом».
В кухне повисла тишина. За окном смеркалось, где-то вдалеке лаяли собаки.
— И что теперь? — спросила наконец Наташа.
— А теперь, — Галина Петровна выпрямилась, — будем жить дальше. Деньги эти поделим на троих…
— Нет, — вдруг твёрдо сказала Марина. — Знаешь что, мам… Давай-ка мы на них крышу перекроем. А то течёт уже который год. И окна пластиковые поставим, а то дует…
Наташка удивлённо посмотрела на сестру:
— А как же твой БМВ?
Марина криво усмехнулась:
— Знаешь… Как-то расхотелось. Тойота ещё побегает. Зато представляешь, какая веранда может получиться? Застеклим, цветов навесим…
— И качели детские во дворе поставим, — подхватила Наташа. — А то мальчишки давно просят…
Галина Петровна молча смотрела на дочерей, и по её щекам катились слёзы.
Прошёл месяц. Дом словно помолодел — новая крыша больше не текла, пластиковые окна не пропускали сквозняки, а на свежевыкрашенной веранде Галина Петровна развела целый цветник.
Марина теперь заезжала каждые выходные. Сначала, говорила, проследить за ремонтом надо, а потом как-то само собой повелось — то рассаду привезёт, то новые занавески…
В это воскресенье она припарковала свою Тойоту у калитки раньше обычного. На заднем сиденье примостился здоровенный пакет.
— Ты чего в такую рань? — Наташка выглянула из кухни, помешивая тесто для блинов.
— А я не одна, — Марина загадочно улыбнулась и распахнула дверь пошире.
На пороге стояла девочка лет пяти, с двумя смешными хвостиками и настороженным взглядом исподлобья.
— Знакомьтесь, это Лиза, — Марина легонько подтолкнула девочку вперёд. — Мы с ней… присматриваемся друг к другу.
Галина Петровна замерла с чашкой в руках:
— Доченька, ты что…
— Из детдома она, — торопливо зашептала Марина. — Я там по работе была, квартиру показывала директору… И вот… В общем, мы пока на выходные, а там посмотрим…
— Здравствуйте, — пискнула девочка, теребя край платьица.
— Ой, а у нас блинчики! С вареньем будешь?
Лиза несмело кивнула.
— А варенье у нас особенное, — подхватила Галина Петровна. — Знаешь, из чего? Из той самой малины, что за домом растёт. Хочешь, потом покажу, где она?
Девочка снова кивнула, уже смелее.
— Тёть Марин! — с верхнего этажа скатился взъерошенный Пашка. — О, а это кто?
— Это Лиза, — представила Марина. — Будет к нам в гости приезжать. Если захочет, конечно…
— Круто! — обрадовался мальчишка. — Пойдём, я тебе наш секретный штаб покажу! Мы с Петькой его на чердаке устроили.
Лиза вопросительно глянула на Марину. Та улыбнулась:
— Иди-иди. Только осторожней там.
Когда детские шаги затопали по лестнице, Галина Петровна притянула старшую дочь к себе:
— Ты точно решила?
— Мам, — Марина уткнулась носом в мамино плечо, как в детстве, — я как её увидела… Знаешь, она на меня в детстве похожа. Такая же колючая. И квартира моя… она же пустая совсем. А тут…
— Тут дом, — закончила за неё Наташка. — Настоящий.
С чердака донёсся детский смех и топот.
— Эй, потише там! — крикнула Наташка. — Балки старые!
— А мы их укрепим, — деловито сказала Марина. — И чердак в детскую игровую переделаем. Я уже проект набросала…
Галина Петровна только головой покачала — всё та же Маринка, если уж загорелась чем…
Прошёл год.
Старый дом словно расправил плечи — новая крыша поблескивала на солнце, свежевыкрашенный забор радовал глаз, а в саду появились детские качели. На веранде Галина Петровна развела настоящие джунгли из цветов, а в огороде теперь хозяйничали трое детей — близнецы и Лиза, которую Марина всё-таки удочерила.
— Бабуль, смотри, первая клубника! — Лиза протягивала горсть спелых ягод. За этот год она расцвела, от прежней настороженности не осталось и следа.
— А у меня морковка выросла! — не отставал Пашка, размахивая зелёным пучком.
— Эй, садоводы! — Наташка выглянула из кухни. — Идите руки мыть, скоро тётя Марина приедет!
Сегодня был особенный день — Марина обещала большой сюрприз. Она вкатила во двор на своей верной Тойоте, когда солнце уже клонилось к закату.
— Ну что, семья, — она собрала всех в гостиной, — я тут подумала… В общем, я свою квартиру продаю.
— Что? — Наташка чуть не выронила чашку. — Зачем?
— Затем, что нечего добру пропадать, — Марина достала какие-то бумаги. — Мы с Лизой всё равно тут живём. А на эти деньги… Короче, я проект заказала. Пристройку сделаем, второй этаж расширим. Тебе, Наташк, отдельные комнаты с детьми, мне с Лизой, маме спальню на первом этаже… А ещё зимний сад можно…
— Погоди, — перебила Наташка, — а как же твоя независимость? Карьера? БМВ?
Марина рассмеялась:
— Знаешь, я тут недавно клиентке дом показывала. Евроремонт, умный дом, всё такое… А она говорит: «Холодно тут как-то. Неуютно». И я поняла — права была мама. Не стены красят дом…
— А человек дом, — тихо закончила Галина Петровна.
В этот момент с кухни потянуло горелым.
— Ой, пироги! — всполошилась Наташка.
— А давайте пиццу закажем! — предложила Лиза.
— И мороженое! — подхватили близнецы.
— И чтоб с грибами! — добавила Марина.
— И с колбасой! — крикнул Пашка.
Галина Петровна смотрела на эту суету и улыбалась. Старый дом наполнялся голосами, смехом, топотом ног по скрипучим половицам. Где-то на чердаке до сих пор хранились «секретики» двух маленьких сестёр, в саду всё так же цвела дедова яблоня, а на стене висела та самая фотография — дед возле недостроенного дома.
Теперь она точно знала — он не ошибся. Дом действительно напитался жизнью — и детскими слезами, и радостью, и горем, и счастьем. Здесь были все — и те, кто ушёл, и те, кто остался, и те, кто только пришёл.
А вечером, когда дети угомонились, сёстры сидели на веранде, потягивая чай с малиной.
— Слушай, Маринк, — вдруг сказала Наташа, — а помнишь, как ты хотела дом продать?
Марина поморщилась:
— Та ну… Думала, счастье в машине дорогой.
— А оно вон где, — Наташа кивнула в сторону детской, откуда доносился приглушённый смех, — в мелочах этих. В скрипе половиц, в запахе маминых пирогов, в детских рисунках на холодильнике…
— В том, как Лизка дедову фотографию каждый вечер целует, — добавила Марина. — Представляешь, говорит, что это её настоящий дедушка, который ей такой красивый дом построил…
Над садом поднималась луна. Старый дом засыпал, убаюканный летней ночью. Он знал — теперь всё будет хорошо. Потому что главное не в том, чтобы иметь крышу над головой, а в том, чтобы было, кого под этой крышей укрывать.
